ЛИТЕРАТУРНЫЙ КЛУБ
АЛЛЫ НИКИТИНОЙ
Автор: Алла Никитина
Я, как многие, пытаюсь отыскать свои самые ранние воспоминания, и, как большинство – не могу с уверенностью сказать: вот они, или оно…
Я, например, точно помню летящую в стену фаянсовую сахарницу. Вижу, как она взрывается, и сахар брызжет во все стороны — кремовая, в мелкий зеленый цветочек, со щербинкой на горлышке — почему именно она проявляется во всех подробностях? А все остальное в этой вспышке слегка размыто и выглядит примерно так: я на руках у мамы, крепко обнимаю ее за шею, мне страшно. Бабушка застыла в проеме двери той самой стены, куда влетела сахарница, прижимает руки к щекам. Папа где-то рядом с нами. Ругается, злой… Мне кажется, я к тому времени уже усвоила, что с вещами нужно обходиться осторожно, «а то разобьешь, нельзя!«, и страх – от этого: папа сахарницу разбил!
Я на велосипеде – трехколесный зеленого цвета, тянусь носками ботиночек к широким педалям. Я достаю! Я вижу белую полоску на велосипедной раме, широкие шины. Я еду! Я – счастлива! Я вижу сбитые носы линялой обувки, они поднимаются вместе с педалями и опускаются. «Ты не можешь помнить этого, — говорит мама. – Ты получила Светкин велосипед, когда Аркадий переезжал в Минск, тебе тогда и трех не исполнилось». Но я помню: темно-зеленый с белой полоской. Есть фотография: я на этом самом велосипеде. Но она не цветная, как же я знаю цвет?
Я сижу на корточках напротив водосточной трубы, вода промыла ямку под ней, и маленькие, рыжие мокрые осколочки кирпичей, обточенные водой, такие чистые, свежие, яркие. Такие «майские» — счастье в этой лунке живет. Пахнет весной, и во мне стремительно расправляет ветки зеленый радостный, весь в белых цветах куст.
Отчетливо помню утоптанную, утрамбованную подошвами и солнцем землю моего двора летом, фактуру бугристого рыжевато-серого в камешках, черствого ломтя Земного шара. И мохнатые огромные лопухи у дощатых сараев. И большую, старинную, навечно впечатанную в наш двор крышку канализационного люка, на которой написано «Витенбергъ». Помню все углы его и тупички, где мы делали «секреты». Помню выбоины и выщерблины в кирпичных стенах — целые кварталы жилищ для тех, кто был значительно меньше меня, и где можно было с удобством, например, уложить спать в спичечном коробке, майского жука. Помню фактуру потрескавшихся деревянных дверей подъезда, давно потерявших цвет, но с роскошной географией – по ним растекались Двина, Витьба, Волга и Амазонка с множествами притоков неведомых речушек — трещин.
Ладонь до сих пор хранит тепло широких деревянных ступенек, ведущих на второй этаж, к Верке, ступенек, отполированных нашими попками. Мы играли там, когда шел дождь, или солнце было слишком жарким. («Выйдешь на лестницу?») Помню дли-и-нный – метров шесть — коридор от входной двери до наших квартир – там мы гоняли фанты с Алешкой и Славкой. Мне почти никогда не удавалось выиграть, и такие красивые обертки от конфет «Мишка косолапый», «Красная шапочка», «Белочка» и другие, привезенных папой из московских командировок, разлетались по карманам моих соперников. Там я проиграла Славке папину военную медаль, а папа об этом так и не узнал, потому что был абсолютно равнодушен к своим наградам, которых не так уж и много накапало за пять жутких лет войны, отнявших у него огромный, ни с чем не соизмеримый кусок жизни.